Отель «У погибшего альпиниста». Повесть - Страница 32

Чадо явно еще не проснулось до конца и поэтому не проявило особенной строптивости. Оно позволило вернуть себя в номер и усадить на разоренную кровать. Я сел в кресло напротив. Несколько секунд чадо смотрело на меня сквозь свои огромные черные очки, и вдруг пухлые розовые губы его задрожали.

- Так плохо? - шепотом спросило оно. - Да не молчите же, скажите что-нибудь наконец!

С некоторым удивлением я был вынужден признать, что это дикое существо, по-видимому любит своего дядю и боится за него. Я достал сигарету и сказал, закуривая:

- Нет, ваш дядя жив и здоров. Речь пойдет о другом.

- Но вы же сказали…

- Ничего я не говорил, вам приснилось. Вот что: быстро и немедленно говорите. Когда вы расстались с Олафом? Ну, живо!

- С каким Олафом? Чего вам от меня надо?

- Когда и где вы в последний раз видели Олафа?

Чадо помотало головой.

- Ничего не понимаю. При чем здесь Олаф? Что с дядей?

- Дядя спит. Дядя жив и здоров. Когда вы в последний раз виделись с Олафом?

- Да что вы затвердили одно и то же? - возмутилось чадо. Оно постепенно приходило в себя. - И чего вы вообще вперлись ко мне посреди ночи?

- Я вас спрашиваю…

- А мне на вас плевать! Убирайся отсюда, а то я дядю позову! Фараон чертов!

- Вы танцевали с Олафом, а потом ушли. Куда? Зачем?

- А вам-то что? Невесту приревновал?

- Хватит болтать, скверная девчонка! - гаркнул я. - Олаф убит! Я знаю, что ты - последняя, кто видел его живым! Когда это было? Где? Живо! Ну?

Наверное, я был страшен. Чадо отшатнулось и, словно защищаясь, вытянуло руки ладонями вперед.

- Нет! - прошептало оно. - Что вы? Что вы?..

- Отвечайте, - сказал я спокойно. - Вы вышли с ним из столовой и направились… Куда?

- Н-никуда… просто вышли в коридор…

- А потом?

Чадо молчало. Я не видел его глаз, и это было непривычно и неудобно.

- А потом? - повторил я.

- Позовите дядю, - сказало чадо твердо. - Я хочу, чтобы здесь был дядя.

- Дядя вам не поможет, - возразил я. - Вам поможет только одно - правда. Говорите правду.

Чадо молчало. Оно сидело, съежившись, на кровати под большим рукописным плакатом «Будем жестокими!» и молчало. Потом из-под черных очков по щекам потекли слезы.

- Слезы тоже не помогут, - сказал я холодно. - Говорите правду. Если вы будете лгать и изворачиваться, - я сунул руку в карман, - я надену на вас наручники и отправлю в Мюр. Там с вами будут говорить совсем уже посторонние люди. Дело идет об убийстве, вы понимаете это?

- Я понимаю… - едва слышно пролепетало чадо. - Я скажу…

- Правильное решение, - одобрил я. - Итак, вы с Олафом вышли в коридор. Что было дальше?

- Мы вышли в коридор… - повторило чадо механически. - А дальше… дальше… Я плохо помню, память у меня паршивая… Он что-то сказал, а я… Он что-то сказал и ушел, а я… это…

- Никуда не годится, - сказал я, покачав головой. - Попробуйте снова.

Чадо с хлюпаньем утерло нос и полезло рукой под подушку. За носовым платком.

- Ну? - сказал я.

- Это… это стыдно, - прошептало чадо. - И противно. А Олаф мертвый.

- Полиция, как и медицина, - наставительно произнес я, ощущая огромную неловкость, - не признает таких понятий, как «стыдно».

- Ну ладно, - сказало вдруг чадо, гордо вздернув голову. - Дело было так. Сначала шутки: жених и невеста, мальчик или девочка… ну, вроде как вы со мной обращались… Он тоже, наверное, принял меня неизвестно за что… А потом, когда мы вышли, он принялся меня лапать. Мне стало противно, и пришлось дать ему по морде… по лицу…

- Ну? - сказал я, не глядя на него.

- Ну, он обиделся, обругал меня и ушел. Может быть, я, конечно, зря, может, и не надо было давать волю рукам, но он тоже был хорош…

- Куда он ушел?

- Да откуда мне знать? Стану я смотреть, куда да зачем… Ушел по коридору… - Чадо махнуло рукой. - Не знаю куда.

- А вы?

- А я… А что - я? Все настроение пропало, противно, скукотища… Одно и оставалось - пойти к себе, запереться и напиться до чертиков…

- И вы напились? - спросил я, осторожно потягивая носом и исподволь оглядывая номер. Кавардак в номере был страшный, все было разбросано, все валялось кое-как, а стол был завален длинными полосами бумаги - лозунгами, как я понял. Вешать на дверях у полицейских чиновников… Спиртным действительно попахивало, а на полу у изголовья постели я заметил бутылку.

- Ну, натурально, я же говорю вам!

Я наклонился и взял бутылку. Бутылка была основательно почата.

- Драть вас некому, молодой человек, - сказал я, ставя бутылку на стол, прямо на лозунг «Долой обобщения! Да здравствует мгновение!». - Вы потом все время сидели здесь?

- Да. А что делать? - Чадо по-прежнему, видимо, по старой привычке, старательно избегало родовых окончаний.

- А когда вы легли спать?

- Не помню.

- Ну хорошо, предположим, - сказал я. - А теперь подробно опишите все ваши действия с того момента, как вы вышли из-за стола, и до того момента, как вы с Олафом удалились в коридор.

- Подробно? - спросило чадо.

- Да, со всеми подробностями.

- Ладно, - согласилось чадо, показав мелкие, острые, до голубизны белые зубы. - Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне пьяный инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчет немедленного обручения. При этом он то и дело пихает меня в плечо своей лапищей и приговаривает: «А ты иди, иди, я не с тобой, а с твоей сестрой…»

Я скушал эту тираду, не моргнув глазом. Надеюсь, лицо у меня было достаточно каменное.

- Тут, на мое счастье, - продолжало чадо злорадно, - подплывает Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и все это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже спины и волочет за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в Гамбурге. А я смотрю на эту портьеру, и ужасно мне этого инспектора жалко, потому что парень он, в общем, неплохой, просто пить не умеет, а старый Мозес тоже уже хищно поглядывает на ту же портьеру. Тогда я встаю и приглашаю Мозесиху на пляс, причем инспектор рад-радешенек - видно, что за портьерой он протрезвел…